несколько минут его видели выходящим из здания в направлении вокзала Кёпеник, где он исчез из виду. Позже он рассказал, что в течение следующего часа вернулся в Берлин, сбросил военную одежду и устроился в городском кафе с видом на Neue Wache. Отсюда он мог наблюдать за тем, как в суматохе прибывают охранники со своими растерянными пленниками. 1 декабря 1906 года, после шести недель, проведенных на свободе, он был арестован и приговорен к четырем годам тюремного заключения.
Подвиг Фойгта вызвал огромный интерес современников. В течение нескольких дней он был осмеян на сцене театра "Метрополь". Его широко освещала международная пресса. История о мошеннике в капитанской форме, ушедшем с кассой совета Кёпеника под мышкой, вскоре стала одной из самых любимых и живучих басен современной Пруссии. Она была поставлена на сцене в многочисленных версиях, самая известная из которых - замечательный "Гауптман фон Кёпеник" Карла Цукмайра 1931 года, а позже адаптирована для экрана в искрометном и атмосферном фильме с милым Хайнцем Рюманном в одноименной роли. Среди тех, кто извлек выгоду из популярности этой истории, был и сам преступник. Фойгт был освобожден из тюрьмы Тегель, отбыв менее половины срока, благодаря королевскому помилованию Вильгельма II. Уже через четыре дня после освобождения он выступал перед публикой в Пассагенпаноптикуме, галерее городских развлечений на углу Фридрих и Беренштрассе в центре Берлина. После того как прусские власти запретили ему дальнейшие выступления, он организовал успешное турне в Дрезден, Вену и Будапешт, где он уже был знаменитостью. В течение следующих двух лет Фойгт выступал в ночных клубах, ресторанах и на ярмарках, где рассказывал свою историю и подписывал открытки со своей фотографией в качестве капитана Кёпеника. В 1910 году состоялись гастроли в Германии, Великобритании, Америке и Канаде. Его известность была настолько велика, что он был смоделирован из воска для галереи мадам Тюссо в Лондоне. Благодаря продажам своих мемуаров "Как я стал капитаном Кёпеника", опубликованных в Лейпциге в 1909 году, Фойгт приобрел достаточно средств для покупки дома в Люксембурге, где он поселился на постоянное место жительства в 1910 году. Он оставался в Люксембурге на протяжении всей Первой мировой войны и умер в 1922 году.87
С одной стороны, конечно, это была притча о силе прусского мундира. Сам Фойгт был невыразительной фигурой, чья внешность носила все признаки жизни, проведенной в бедности и заточении - в полицейском отчете, основанном на показаниях свидетелей, мистификатор описывался как "худой", "бледный", "пожилой", "сутулый", "согнутый вбок" и "нога-бабочка". Как заметил один журналист, преступление было совершено именно в униформе, а не в ее побитом погодой обитателе. В таком свете повесть Фойгта рассказывает о социальной обстановке, характеризующейся подневольным уважением к военному авторитету. Это послание не осталось незамеченным современниками: Французские журналисты увидели в ней еще одно доказательство слепого и механического повиновения, которым славились пруссаки; газета "Таймс" самодовольно заметила, что такое могло произойти только в Германии.88 При таком прочтении рассказ капитана был концентрированным разоблачением прусского милитаризма.
Но очарование этого эпизода, безусловно, заключается в его двойственности. Подвиг Фойгта начался с послушания, а закончился смехом.89 Не успел он уйти с деньгами, как его преступление стало событием в средствах массовой информации. Газеты Берлина и окрестностей описывали его как "неслыханный трюковой подвиг", "грабительскую историю, столь же авантюрную и романтичную, как любой роман", и признавали, что невозможно размышлять об этом без улыбки; Фойгта называли "наглым", "дерзким", "умным" и "изобретательным". Социал-демократическая газета "Vorwärts!" сообщала, что о "подвиге героя" говорили во всем городе; в ресторанах, в трамваях и поездах обсуждали "героический подвиг": "Не то чтобы выражали негодование по поводу ограбления муниципальной казны Кёпеника - тон был насмешливым, саркастическим; повсюду ликование по поводу гениальной выходки в Кёпенике отказывалось быть подавленным".90 Остроумные предприниматели массово публиковали "открытки сочувствия" с изображениями Фойгта до и после сапожника и капитана. Покупателям сообщалось, что часть дохода от их продажи пойдет в местное общество по уходу за заключенными или даже самому Фойгту.91 Именно комедийный, подрывной элемент этой истории Войгт так умело использовал в своих мемуарах и театральных постановках. Как событие для СМИ, подвиг капитана был не чем иным, как катастрофой для прусской армии. Это была, по выражению социалистического журналиста и историка Франца Меринга, "вторая Йена".92
Корни этого смеха нетрудно обнаружить. Причиной шутки был прусский "милитаризм". Но что именно означал этот термин? Впервые это слово вошло в обиход как либеральный антиабсолютистский лозунг во время конституционной борьбы начала 1860-х годов и никогда не теряло своих либеральных коннотаций. В южногерманских землях термин "милитаризм" широко использовался в конце 1860-х годов, почти всегда с антипрусским оттенком.93Милитаризм" означал прусскую систему всеобщей воинской повинности (в отличие от действовавшей до сих пор на юге, где состоятельные подданные могли купить освобождение от службы), или уплату взносов на содержание национальной армии, или утверждение в целом гегемонии Пруссии над южными землями. Для левых либералов милитаризм мог означать высокие налоги и потенциально бесконтрольные государственные расходы. Для некоторых национал-либералов антимилитаризм нес в себе отголоски романтики ополчения, которая двигала реформами наполеоновской эпохи. Для марксистских аналитиков социал-демократического движения милитаризм был выражением насилия и репрессий, скрытых в капитализме. Именно потому, что он направлял и фокусировал многочисленные озабоченности в меняющихся комбинациях, "милитаризм" стал одним из главных "семантических пунктов сплочения" в современной немецкой политической культуре.94 В каком бы смысле оно ни использовалось, оно привлекало внимание к структурным связям между вооруженными силами и более широкой социальной и политической системой, в которую они были встроены.
Армия, без сомнения, была одним из центральных институтов прусской жизни после 1871 года. Ее присутствие ощущалось в повседневной жизни в такой степени, которую сегодня невозможно себе представить. Армия, чей общественный авторитет был невысок на протяжении большей части XIX века, вышла из объединительных войн в ореоле славы. Ее роль в основании новой Германии отмечалась на протяжении всей имперской эпохи ежегодными праздниками в честь Дня Седана, которые напоминали о победе над Францией. Военное ведомство приобрело новый общественный резонанс. Его престиж нашел свое выражение во внушительных зданиях, которые появлялись в гарнизонных городах для размещения действующих войск и полковых администраций. Появилась развитая культура военной демонстрации в виде парадов, марширующих оркестров и маневров. Военные занимали почетное место практически на всех официальных общественных праздниках.95 Распространение военных образов и символов проникло и в сферу частной жизни: фотография в военной форме была ценным приобретением, особенно для новобранцев из бедных сельских семей, где фотографии были дорогой редкостью; военную форму носили с гордостью, даже в праздник; военные знаки отличия и медали берегли как
